десяток минут так пьянеет, что становится разговорчивым.

– А знаешь, что? – азартно говорит он. – Я хочу тебя накормить. Пошли ко мне! Я умею готовить, честно! Я тебе за домашку должен!

– Да ничего ты не должен, – отмахивается Соня. – Я сама трояки получала. Забыл?

– Не наговаривай. И четвёрки были! – Шаман громко икает. – А пещеры ты любишь? Такого спелеолога, как я, тебе на всём Юго-Западе днём с огнём не найти! Соглашайся, Кошка! У нас есть борщ и плов. Ты такое ешь?

Соня вспыхивает улыбкой, вздрогнув от слова «нас». Молча кивает – интенсивно, закусив до боли губу.

– Ура, – сам себе восклицает Шаман, будто одержав победу в тяжёлой битве. – Только я на минутку к матушке заскочу. Она рядом живёт. Слава богу, ходить начала.

– Ходить?

Он недолго молчит, а затем задумчиво повествует, с трудом ворочая языком.

– Врач сказала, что тромб оторвался. Инсульт. Слава Богу, неглубокий, сознание лишь задел, но левая сторона вся… И органы… – он тяжело вздыхает. – У неё нет никого. Только я, понимаешь?

– Да, понимаю. Да.

– Мне пить нельзя, – морщится Шаман. – Меры не знаю. Это я для храбрости. Прости. Я ведь… Сонь… Я же тебя…

Он притормаживает, топчется и хочет было продолжить, но Соня перебивает его:

– Так что про маму?

Шаман закрывает рот, опускает взгляд.

– Я тебе дома дорасскажу, хорошо? – он поправляет на плече ремень от бубна, вытаскивает фляжку, но, побулькав, суёт её обратно за пазуху.

Остаток пути шагает молча.

Вереницы высоток сменяются пятиэтажками, улицы становятся шире. На самой окраине Шаман указывает рукой на стоящее в отдалении кирпичное здание:

– Ну вот и пришли.

Они заходят в крайний подъезд, Шаман запускает Соню в квартиру, ставит бубен и, вымолвив «Располагайся, я скоро», исчезает за дверью.

В доме уютно и чисто; пахнет мятно-орехово, с нотками цитруса65. На стене мигает голубыми огоньками гирлянда, обрамляющая несколько фотографий в рамках. Соня подходит ближе. Это изображения разных пещер.

Первая же картинка – расщелина, рядом с которой на камнях растут колокольчики редкой заржицы – словно зовёт в подземное путешествие, и Соня окунается туда с головой, попадая в зал с глинистым полом. Вот подземное озеро. Причудливые фигуры, похожие на подземных чудищ. Отвесные стены, сходящиеся в купол, задрапированные карстовыми натёками и ковром из слепившихся белых шариков. Обвалившиеся громады глыб. Своды, испещрённые тектоническими трещинами, с жерлами карстовых колодцев, сквозь которые внутрь проникает свет. Висящие куколками летучие мыши. Волны застывшей горной породы покрыты молочным налётом. Сталактитовые водопады. Лепестки гигантских каменных роз. Сталагмитовый лес – исполинский, с многоярусными конструкциями. А следующие несколько фотографий – наскальные изображения! Реалистичные бизоны, лошади, кабаны, – все объёмные, динамично бегут куда-то!

Соня продвигается дальше и оказывается у морского грота, будто выскобленного великаном в скалистом известняке, тщательно скрытом за частоколом торчащих клыками камней и подводных рифов, атакуемых бурунами. Фотография размыта, сделана издалека, будто с моторной лодки. И если все предыдущие работы подписаны, то эта – нет.

Вход в пещеру едва различим, размыто чернеет широкой трещиной, но Соня проникается таким благоговением, что чудесным образом начинает различать, как оно там, внутри.

Водичка на глубине бирюзово-прозрачна, и солнечные лучи, пронизывающие её, преломляются, окрашивая причудливые кораллы в серебристый цвет. На песчаном дне отсвечивает спиной и клешнями омар. Насыщенным многоцветием украшают каменистое дно губки – овальные, крупные, как поролоновые. Всё переливается бирюзовыми и синими пятнами, будто в сундуке, наполненном драгоценными камнями, и фосфоресцирующая вода отражает эти оттенки.

Сквозь плеск воды Соня слышит, как Шаман возвращается. Он идёт мыть руки, зычно кричит из ванны:

– Так что ты решила? Плов или борщ?

Соня отдёргивается от фотографии, отвечает невпопад:

– А можно я здесь останусь?

– Что-что? – он высовывается в проём двери, вытирая полотенчиком руки. – Не расслышал.

– Можно мне… у тебя остаться… переночевать?

– А… Конечно. Располагайся. Вон кровать. Я на диване посплю, а постельное чистое там, в шкафу. Будь, как дома. Так что?

– Плов, – Соня так сглатывает слюну, что закашливается.

– Отлично! – заявляет Шаман, уходя на кухню. Через секунду слышится стук ложки, и он пьяно бурчит там себе под нос: – Тем более, что борщ всё равно прокис.

Пока гремят тарелки и крышки, в голове у Сони случается внеочередное закрытое совещание.

– Так… Все собрались? – расхаживает между рядами Глор.

– О, волосатая грудь! – игриво разминается на бордовом диванчике матка. – Мускулистые руки! Дайте мне это! Хочу – и всё!

– Только не секс, – вскакивает со стула Целомудрие – худая, как жердь, бабулька с туго затянутой кипенно-белой косынкой на голове. – На первом свидании только не секс! Это неприлично! И недостойно леди!

– Леди, леди, ага. Ты это и в прошлый раз бубнила, и не помогло ни черта, – вздыхает Глор. – На эмоциях наша «леди» и хоть ты плачь!

– Я! Вот критерий правильности в принятии решений! – вопит Радость.

– Ты, ты, – Привязанность, обмотанная канатами, флегматично пилит один из них тупым, как валенок ножиком. – А мне потом мучайся. Окситоцином накроет опять, и держите меня семеро!

– Кстати, про гормоны! А давайте ей месячные прямо сейчас устроим, – подпрыгивает на месте Глор.

– Мы здесь! – вопят Гормоны, выскакивая чёртиками с задних рядов.

На полу, возле матки, в обнимку с большим чемоданом сладко дрыхнут девчонки-двойняшки. Глор подбегает к ним:

– Девочки! Подъём, девчонки! Ваш выход!

Одна из них, разлепляя глаза, добывает откуда-то календарь, водит там пальцем. Ворчит, зевая:

– По графику у нас ещё двое суток. Поимейте совесть!

– Воу-воу! Не надо меня иметь! – Совесть пятится, роняет стул. Поднимает стул.

– Лишь бы меня не трогали в этот раз, – ворчит недовольно Мозг. – Мне и так каждый раз головняк достаётся. А с тебя не убудет точно!

– Объясните кто-нибудь, чего происходит? – спрашивает Близняшка, сильно потягиваясь.

– Экстренное чего! – вопят Гормоны наперебой. – У нас уже невры! Невры ни к чёрту от голодания! Срыв! Подъём, мать вашу! На выход!

– Дблин, – близняшка будит сестру. – Вставай. Тут какой-то срыв.

– Чего? – бубнит та сквозь сон. – От нервов в прошлый раз мы спали на три дня дольше!

– Вот-вот! Пора отрабатывать! Ахтунг, девчонки, подъём! – тормошат их обеих Гормоны.

– А словами она ему что, отказать не может? – риторически спрашивает первая Близняшка и зевает так широко, что вот-вот – и вывихнет челюсть. – Почему сразу мы?

– Пьяная она! Некогда объяснять! Танцуем!

– Ладно, чоуж, идём. Дайте только одеться, – непослушными пальцами она открывает замочки у чемодана и достаёт оттуда два красных карменских платья, в складках и рюшах. Бросает на матку взгляд: – Ну что, мадам? К представлению готовы?

Та отвечает томно:

– Вы бесподобно танцуете, зайки. Я расчувствуюсь и буду опять рыдать. И пусть в этом доме найдутся прокладки!

Пока Соня стоит у стены, разглядывая подводную лагуну, с кухни струится запах зиры и подгоревшей баранины.

– Сонь, всё готово, – зовёт Шаман и тут же приходит сам.

– Это что за пещера? – спрашивает Соня.

– Это? Про неё ничего неизвестно, и доступ туда закрыт. Заповедная зона. Это дядина фотка. Помнишь, я тебе про китов рассказывал? Та самая лагуна и есть. Тридцать лет прошло, а горбачи там всё так же чешут бока о камни, и иногда заплывают косатки. Я как из армии ушёл, собирался исследовать эту пещеру, уже раздобыл билеты и разрешение, а тут с мамой как раз случилось… Но я всё равно туда доберусь. Мама только окрепнет, и сразу рвану, – он обнимает её за плечи, тепло прижимает к себе: – Хочешь, поедем вместе.

Соня только кивает – интенсивно и молча, растеряв все слова.

– Пойдём, – Шаман, пьяно покачиваясь, уводит её на кухню.

На столе – тарелки и плов, вилки, нарезанный крупно хлеб и овощи: помидоры и огурцы.

– Смотри, – часто моргая, говорит Шаман, приподнимая с блюдечка полотенце, – запеканка. Матушка передала. Сама испекла сегодня, представляешь? Такую, как в детстве! Я её со сгущёнкой ем. Это разве не счастье?

Румяная творожная запеканка – маленький кекс, на одну